Корреспонденты «КП» проехали по самому беспокойному региону страны и попытались понять, что заставляет здесь молодых людей менять городской комфорт на «лесные» идеи «чистого ислама»

«Где Даги — там напряги!»

Майки с такой модной надписью на спине в самом Дагестане не носят. Потому что напряги здесь ощущаются и так: они висят в воздухе удушливой пеленой. За пределами своей республики дагестанцы начинают нервно и сильно любить малую родину, сублимируя ностальгию борзыми футболками и неадекватным поведением. По привычке они начинают бороться за жизненное пространство, когда в этом нет необходимости. Но по-другому не могут — среда, в которой они выросли, криминализирована до предела.

Волосы дыбом встают, когда слышишь, как взрослые люди, иногда облеченные властью, с высшим образованием, начинают всерьез рассуждать «о понятиях». Или кто и как «кому кинул салам», а кто не кинул, не оказав уважения, и поэтому необходимо «сломать ему пальцы, ноги, поставить на колени». Большинство этих угроз — пустые, но сама атмосфера намекает на тяжелую мировоззренческую хворь, которую остальная Россия худо-бедно изжила много лет назад.

Как ни странно, радикальный ислам в Дагестане органично слился с пацанскими понятиями середины 90-х годов. А может быть, они просто не мешают друг другу? Салафизм, или в простонародье — ваххабизм, припорошенный романтикой большой дороги, сейчас один из самых модных трендов в Дагестане.

«Не мы плохие, жизнь плохая»

Дагестан — республика молодая по общероссийским меркам — более половины населения не старше 38 лет. Преобладает молодежь 18 — 25 лет. В 90-х годах здесь почти в одночасье остановились все заводы, работавшие в интересах ВПК. В это же время рухнула и советская система дотирования колхозов и совхозов. Республика превратилась в трудоизбыточный регион, неспособный переварить огромное количество молодежи. Особенно ситуация обострилась в последние годы — как следствие демографического взрыва начала 90-х.

- Вот и представьте: крепкие, уверенные в своей правоте ребята, которые не пьют, не курят, считают миссией мужчины любой ценой обеспечить свою жену, детей, стариков. И не имеют возможности сделать это законно, — встречает нас в своем кабинете начальник управления информационной политики главы Дагестана Зубайру Зубайруев. — Но в городах другие правила, по которым они уже не могут жить. И очень большая часть сегодняшних «лесных» (так в республике называют боевиков. — Ред.) — это дети тех, кто в 90-е годы вынужден был прийти в города с горных районов. Неудавшийся в жизни отец не может быть авторитетом для своего сына. И эти молодые ребята попадают под влияние «подъездных амиров», которые им объясняют: «Вы ни в чем не виноваты, виновата система».

«Сухой закон по шариату»

Нельзя сказать, что власти даже не пытаются что-то противопоставить в борьбе за умы молодежи. Действуют они штампованно, по инерции: скучные «круглые столы», малопонятные научные доклады... Однако в эпоху Твиттера и Фейсбука молодому человеку нужны яркие и доступные тезисы. Идеологическая глыба исламских радикалов в молодежной среде сегодня держится как раз на таких простых и емких трех китах:

1. «Силовики убивают нас только за то, что мы уверовали».

2. «Все чиновники — воры, жулики и взяточники».

3. «Светское государство — харам, с ним надо воевать, а жить — по шариату».

- Я удивляюсь позиции наших правоохранительных органов, — разводит руками Зубайру Зубайруев. — Хотя бы из инстинкта самосохранения надо с этими тезисами воевать. На улице в затылок полицейскому стреляют, мимо трупа идет женщина и плюет на него. Как можно было до такого дожить? Где программа лояльности населения к органам, где кампания дегероизации боевиков?

В глазах нашего собеседника нет уверенности, но отступать ему некуда.

В результате идеологической борьбы в той же Махачкале сразу практически исчезли сауны-бордели, которых здесь еще два года назад было в десять раз больше, чем мечетей. У входа в питейные заведения красуются таблички «Кафе спиртным не торгует». Несколько магазинчиков с дербентскими и кизлярскими коньяками опасливо жмутся к правительственным кварталам. В остальных местах торговлю алкоголем ваххабиты вывели под корень — взрывая, сжигая, отстреливая. Как иллюстрация для непокорных — в местной газете реклама фирмы, занимающейся бронированием джипов: «Выдержал 4000 пуль, спас 397 жизней, выдержал 3 тонны взрывчатки, проедет до 10 км на спущенных шинах»...

Три модели жизни

Ситуацию усугубляет война трех правовых систем. Адатов — народных обычаев. Законов Российской Федерации. И исламского права. Ни одна модель не работает в полной мере, хотя в последние годы шариат вырвался вперед.

- Идет процесс адаптации норм шариата к светской жизни, — делится с нами директор Центра исламских исследований Северного Кавказа Руслан Гереев. — Модели нынешних заграничных султанатов показывают, что такое возможно. Молодые люди, последователи салафизма, хотят государство типа Омана, Брунея, Бахрейна. Ну, к примеру, зачем регистрация брака в загсе? У нас все равно молодой человек сначала регистрирует свой брак в мечети и получает удостоверение зеленого образца. Можно же пойти навстречу. Вместо того чтобы вести диалог, федеральный центр делает упор на силовую составляющую. Но убивают одного человека, на его место приходят десять. У нас же клановость. Парня убили, и вся его родня может схватиться за оружие.

- Это следствие распространения салафизма?

- Право исповедовать салафизм дано гражданину России Конституцией. Но государство должно контролировать, кто проповедует. А у нас проповедуют люди, получившие образование за рубежом нелегально. И вот он приезжает домой. При этом он хорошо знает основную базу Корана, которой может мотивировать любое свое действие. А тут ему встречается имам, который по большей части самоучка. Или обратная ситуация. Здесь как сидел имам мечети 30 лет, так и сидит. Его сменяет его сын или сват. А салафизм вдобавок ко всему не сильно отягощен ритуальной или обрядной частью. И молодые считают, что время невоинственного суфизма безвозвратно уходит.

- И многие так думают?

- Я раньше работал в Комитете по делам религии и возглавлял информационно-аналитический отдел. Последний мониторинг молодежной среды — с 9-го по 11-й классы школы и первые три курса вузов, самая проблемная зона, — показал радикализацию 12% респондентов. Сейчас эта цифра, скорее всего, выросла до 18.

Островки «стабильности»

Мы сидим в пустом кафе на берегу искусственного озера Ак-Гель. Справа и слева от нас — сплошные банкетные залы. Гуляющие без остановки садят над водой из огнестрельного оружия. Один стрелок, не сдержав праздничных эмоций, пускает заливистую очередь на полрожка. А к нам в кафе заходит ватага мальчишек от 10 до 14 лет с пакетами, набитыми коньяком и водкой. Со свадебного стола. Нам предлагают купить водку. Вежливо отказываемся. Ребята направляются к столику с двумя немолодыми мужиками. Но один из них «не оказал уважения» торговцам алкоголем — послал подальше и еще дернул за ухо самого активного. До нас долетают обрывки злого разговора — о вере и исламе. Начинается сериал «Бригада», завязший во времени. Кто-то из детей тыкает в кнопки телефона. По его словам, «сейчас крыша будет, братья приедут, всем переломают ноги». Мужик достает пистолет, но открыто его не демонстрирует, прячет под полой пиджака. Этого достаточно, чтобы новое поколение дагестанцев сдуло из кафе. Представители старшего поколения еще долго и матерно сокрушаются о падении нравов.

Вряд ли это были верующие. Настоящие ваххабиты умеют тщательно подбирать слова. В этом мы убедились на следующий день.

В рай через Хасавюрт

Городок Хасавюрт, плоский, как блин, размазан по равнине Дагестана — пешком и за день не обойдешь. Мы стоим на окраине, у салафитской мечети в поселке Восточный. Слушаем мусульманскую проповедь через динамики, висящие на фасаде. Недавно 22 прихожанина этой мечети ушли в лес. Потом здесь же поймали таджика-гастарбайтера Бахадура Эрматова, который приехал в Россию на заработки... и встал на путь джихада. Что характерно, всех, кто вербовал гастарбайтера, спецслужбы уже нейтрализовали, но численность «призывников» отнюдь не уменьшилась. Кадров хватает: прихожане этой мечети — не старше тридцати лет — уже внутри. Из громкоговорителей на весь квартал проповедник рассказывает правоверным о том, почему «иудеи и христиане попадут в ад». Служба меж тем праздничная — Курбан-байрам как никак. И богослов объясняет, какие праздники истинные, а какие — харам (этим словом в исламе называют запретное. — ред.).

- Новый год, 8 Марта, Хеллоуин — эти праздники, которые показывают суть кяфиров (неверных. — ред.) и мунафиков (лицемеров из числа единоверцев. — ред.), они придуманные, не исламские. А люди отмечают праздники ислама...

Если бы эта проповедь звучала где-нибудь в Саудовской Аравии, никто бы и не удивился. Но в России, пусть даже на Кавказе, это кажется диковатым. Мы ежимся. Это про нас, потому что мы — неверные, и мы — лицемеры, в наших сердцах — порок. Сейчас мы будем вносить смуту в мусульманскую умму, пытаясь выяснить, на чьей совести «издержки» следования «по пути Аллаха» в виде пацанов с автоматами, сидящих «в зеленом лесу под зеленым знаменем». Ветер далеко носит мягкий, бархатный мужской голос, который изредка срывается на нервный фальцет.

Собственно, только за эту проповедь, так ярко обрисовывающую превосходство людей-мусульман над всеми прочими, можно возбуждать дело о разжигании межрелигиозной розни.

Мы проходим в мечеть и устраиваемся на ковре в комнате охраны. К нам ваххабиты отнеслись доброжелательно, подумали, наверное, что мы приехали изучать Коран. Русских ваххабитов тут страшно уважают, а русская женщина, принявшая радикальный ислам, по местным понятиям, «уводит в рай 40 грешников». Ведь человек, принявший нетрадиционную для его этноса религию, — веское подтверждение «истинности учения»…

Ваххабиты на финишной прямой

В «дежурку» входит молодой человек, весь в белом, с черной бородой, в коротких подвернутых холщовых штанах — один из отличительных признаков ваххабитов. «Это из соображений чистоты, чтобы не нести пыль в мечеть», — ловит наш взгляд имам мечети Магомедрасул Насрулаев. Сниматься на видео имам отказывается сразу. Он поднаторел в диспутах и догадывается, что вопросы будут неудобные. Насрулаев разражается монологом, в котором сквозит плохо скрываемое превосходство человека, который уже победил.

- Какая польза от вашей публикации будет для мусульман? Да и почему я буду вам рассказывать? Здесь у нас как такового лидера нет. Здесь никто никого не слушает. Вы не смотрите, что люди приходят сюда. Просто они боятся Всевышнего, своего Создателя. Следуют за пророком, который не беспределил, плохому не учил. Я это к чему говорю, что мы полезного сделаем вашим репортажем? Вы можете какие-то проблемы решить? Тут на телевидение местное выйдешь, такие вопросы провоцирующие задают! Почему в лес уходят? Я откуда знаю, почему. Я их отправляю, что ли? Или они у меня совета спрашивают?

- Не спрашивают?

- Ну конечно, нет. Кто в лес уходит, он сам себе что-то находит. Имамов вообще не слушают в мечетях.

- У вас вон полон зал!

- Ну где-то же они должны молиться Богу. Вы так говорите, будто все в лес уходят. Это какая-то категория... У нас раньше как было, даже за бороду преследовали, даже избивали из-за того, что штаны поднял. Если бы 15 лет назад мы все друг друга слушали и шли навстречу, то не было бы сейчас убийств с обеих сторон.

Имам по понятным причинам не рассказывает нам, что ситуация давно изменилась. И теперь именно ваххабиты отжимают исламские храмы в Дагестане. Это целая технология. В квартальную мечеть одного из районов города начинают приходить люди из другого квартала. Когда их критическая масса превосходит «коренных» прихожан, они начинают требовать смены имама. На ваххабитского, естественно.

Меж двух огней

Мы спрашиваем у Магомедрасула: почему люди из подполья прикрывают все свои действия Кораном? Он вроде бы и уходит привычно от ответа, но где-то проговаривается.

- Ну конечно, а чем же еще. У нас главный смысл — это учение. Даже намаз без знания — это не намаз. Какая разница, в лесу или в другом месте он джихад делает, если он без знания это делает, он разбойник. Есть свои правила везде, которые нужно сохранять — будь то намаз, подаяние или борьба за свою религию, честь, достоинство. На арабском звучит джихад, на русском война — какая разница?

Спрашиваем, дозволяет ли Коран убивать.

- Тут в Дагестане не бандиты, не террористы, не убийцы. Без вины человека никто не имеет права проливать кровь, — снова выкручивается богослов.

- То есть люди, уходящие в лес, заблуждаются?

- Это глобальный вопрос, который нужно поднять на высокий уровень. Это же не по мечетям ходить спрашивать, может непонятка получиться. Имамы находятся меж двух огней. В Дагестане кого убивают — молодежь, людей в погонах и имамов.

- Вы на проповедях людям объясняете, плохо это или хорошо?

- Идите в лес или не идите в лес — таких вопросов мы не ставим. Скажу «идите» — и перед Всевышним мне придется объясняться, если его убьют. Скажу «не идите» — сами понимаете. Между двух огней мы.

Представители традиционного ислама, к слову, в своих проповедях четко объясняют своим прихожанам, «что такое хорошо, а что такое плохо». В этом году в Москве прошла беспрецедентная мусульманская конференция, на которую съехались исламские богословы и ученые со всего мира. По итогам встречи была принята фетва, обязательная к исполнению всеми мусульманами России.

В ней по-русски и арабской вязью прописано: «Не являются джихадом и не имеют к нему никакого отношения убийства, покушения, взрывы, совершаемые фанатиками на Кавказе и в других регионах под лозунгами джихада, борьбы с вероотступниками. Посягательство на жизнь и имущество не может быть обосновано и оправдано фактом неверия жертв». Салафитские имамы Дагестана под этой декларацией подписываться отказались. Почему? Это мы попытались спросить у представителей умеренных салафитов Дагестана из организации «Ахлю сунна».

Кафе без мороженого

С ними мы встретились в кафе «Баскин Роббинс» в Махачкале. В этом заведении не было мороженого, зато имелся богатый выбор блюд из халяльного мяса. Кафе это с давних пор считается местом сбора приверженцев салафизма, находящихся на легальном положении. Юрист по образованию Зияутдин Увайсов приехал на встречу на внушительном джипе. Вид наш собеседник имел восточно-благообразный и каждое слово взвешивал по десять раз. Получился разговор глухого со слепым.

Почему молодежь так восприняла идеи джихада и вооруженной борьбы? Множество молодых людей уходят в лес. Вы не интересовались причинами?

- Об их мотивации можно узнать из СМИ. Сам я не изучал подробно.

- Происходящее — это гражданская война? Вы можете сказать, плохо ли убивать полицейских?

- Мусульманам важнее вопрос «что делать?», чтобы жизнь здесь была мирной и правильной. И чтобы мы шли в нужном направлении, нужно оставить попытки найти виноватых. Нужно высказывать истину ислама, к ней призывать, и тогда те, кто ошибается, к ней придут.

- По мнению силовиков, ваша организация от имени «лесных» участвовала в межисламском диалоге. Это так?

- Мы здесь сидим и с вами разговариваем, это самое главное доказательство того, что мы не представляем «лесных». Если бы я считал правильным... тот путь, я бы там (в лесу. — ред.) и находился.

Так сложилось исторически, что за последние 15 лет все теракты в России совершали последователи салафизма. Проповедники традиционного ислама пытаются убеждать оппонентов в том, что «путь джихада» — тупиковый. Однако их слова мало что значат в среде ваххабитов. А легальные, умеренные салафиты, которых могла бы послушать молодежь, дистанцируются обсуждения и осуждения терроризма в своих проповедях. В итоге в леса уходят все новые и новые «рекруты» за «святой идеей» и длинным рублем. Деньги в нынешнем кавказском бандподполье, как оказалось, играют не последнюю роль.

Александр Коц, Дмитрий Стешин