«Вот здесь и здесь было написано «Аллах спаси Дагестан» - показывает водитель, пока едем вдоль моря. Надписи замазаны. Неизвестно, кто их написал, неизвестно, кто их замазал. Все это происходит в республике, где не молящиеся – редкость, а тех, кто публично демонстрирует неверие, не существует. В мечети можно встретить милиционера и оппозиционера, суфия и салафита, следователя и подследственного. В каждом квартале, возле бензоколонок и кафе на дорогах не пустуют 2330 мечетей – в них реально молятся. Это фактор жизни.

Другой фактор – то, что люди самого разного положения неустанно пребывают в раздумьях и эмоциональных беседах о том, что же с ними творится. Нигде никогда я не встречала такой концентрации вполне с виду здравомыслящих людей, которые столь отчаянно сокрушаются о состоянии общества и о своем собственном. Градус дискуссий год от года не снижается. Социологических исследований здесь не проводится – так что приходится доверять ощущениям собеседников.

Третий фактор заключается в том, что публика до 30 лет – это 53% населения, очень активного и пассионарного в любом возрасте.

Проблемы молодых достаточно емко обрисовал президент Муху Алиев: прирост населения в год составляет 25-30 тысяч человек, а рабочих мест в год прибавляется на 9-10 тысяч.

Дагестанцам нет хода в армию, науку, технологии. Большая страна, открытая для горцев революцией, отныне закрыта для них вооруженными бандами под условным названием «скины» и многолетними усилиями по созданию образа невежественного и опасного мусульманина с гор.

Для дагестанца нет работы ни в стране, ни в республике.

Нет работы - нет перспектив.

Так было не всегда.

Родители этой молодежи помнят времена, когда в Дагестане располагалась база флота, ряд стратегических институтов, ведущие военные заводы, высокотехнологичные производства, прекрасная техническая, инженерная, научная школа. Разрушено все. Происходит стремительная деградация общества.

Вот уже второй десяток лет новости из Дагестана появляются разве что в разделе происшествия. Часть экспертов пророчит скорое начало гражданской войны, другие убеждены, что она уже идет. Взаимное истребление все больше напоминает не гражданскую, а клановую междоусобицу, она все менее понятна в Москве и все менее интересна – ведь вне Дагестана мало кто готов вникать в то, что же там происходит на деле.

На посту

Новенькая бензоколонка в центре города. Возле нее человек пятнадцать вооруженных людей в масках без опознавательных знаков и один гаишник без маски. Они увлеченно проверяют багажники припаркованных машин и разводят руками вслед за водителями.

Следующая бензоколонка – такая же картина.

Достаю фотоаппарат и начинаю снимать. Водитель явно огорчен качеством моих снимков. Пока он пытается развернуться, чтобы я сфотографировала еще раз, вооруженные люди в масках подходят к машине и требуют, чтобы я вышла и отдала им фотоаппарат. Фотоаппарат я им не отдаю. С моим журналистским удостоверением мы все идем к их командиру.

Командир решительно снимает маску. Под маской – совсем мальчишка. Он цыкает на своих подчиненных, которым явно интереснее слушать наш разговор, чем обыскивать машины.

Капитан извиняется. Он объясняет, что маски защищают его бойцов – их, мол, фотографируют, а потом отстреливают. Начальством своим он тоже недоволен - сегодня машины нужно в масках проверять, а завтра маски отменяются.

Ищут они оружие. Еще они ищут сочувствия у прессы.

Оружия, как я понимаю, гораздо больше, чем сочувствия. Я тоже им сочувствия не обещаю, потому что фотографировать – мое священное право гражданина и человека.

Мне наперебой рассказывают, как на днях проезжали мимо их коллег и застрелили их.

Но даже мне понятно, что стоять такой оравой возле бензоколонки в масках в качестве мишени куда опаснее, чем просто на дороге махать полосатой палочкой.

Машин, чтобы догонять тех, кто не захочет остановиться, у них нет.

Так зачем это маски-шоу?

- Приказ.

В былые времена тех, кто отдавал такие приказы, судили бы как вредителей. Ведь толку мало, а ярость против ментов, которой и так в республике хоть отбавляй, закипает в каждом водителе.

Чудеса

Две недели как в Дагестане стало известно о младенце Али, на теле которого появляются арабские надписи.

Село Краснооктябрьское – бывшая казачья станица на берегу Старого Терека. С шоссе на Кизляр надо свернуть на пыльную дорогу, доехать до мечети, а дальше ехать вдоль заросшего речного берега. Это самая красивая улица – просто потому что она прибрежная. Чем ближе к дому Якубовых, тем плотнее вереница припаркованных машин.

Маленький домик в три окошка. Возле толпится народ. Деревянные ворота за ненадобностью снесены. Во дворе стоят скамьи, устроен небольшой навес, где можно путникам попить чаю, переждать дождь. Как-то сам собой появляется чай, хлеб, фрукты, сыр.

Среди людей нервно ходит высокий парень борцовского облика в пестром свитере. Мне указывают на него – отец мальчика. Он вообще не улыбается и напряжен, как волк перед прыжком.

- Я интервью буду давать только с согласия главы администрации.

Мне не нужно интервью. Тут любой рассказывает все, что знает и даже больше без всякого разрешения администрации.

Али родился в январе в ничем не примечательной семье, нерелигиозной и небогатой. Отец его – 29-летний деревенский милиционер. Зарплата 7 тысяч рублей в месяц. Мать – обычная 26-летняя селянка. Это их второй ребенок.

Знаки на его теле появлялись с рождения. Родители младенца все это утаивали, пока удавалось. Назвали его в честь дяди, которого убили в 90-х годах молодчики в Санкт-Петербурге. В 90-х годах еще ведь ни о каких скинхедах слыхом не слыхивали.

Знаки появляются на ножке, ручке. Это исключительно правильная арабская каллиграфия. Иногда это просто слово Аллах. Иногда целые фразы.

«Вы бы не смеялись, если бы знали то, что знаю я» - например такая. Или «покажи меня людям».

Люди возле домика все прибывают.

- А чего ждем?

- Мальчик спит пока. Когда проснется, увидите его.

Ждать приходится часа три. Люди все больше простые, в основном из горных аулов. Разговаривают шепотом о мелочах, о повседневности. Никакой взвинченности, экзальтации.

В исламе чудес нет, нет и особого к ним отношения, в отличие от христианства. Нет поклонения – скорее это смирение перед явлением, которое больше человеческого понимания.

Кто-то ехал от родственников, кто-то приехал специально. Рассказывают про старушек, пешком преодолевших длинный путь. Да тут таких старушек и сейчас хватает.

Никто из женщин не рискует давать объяснений, что же это за явление.

Все разговаривают тихо и почему-то грустно.

Вот девочка привела сестер. Она уже видела младенца.

- Ночью закрываю глаза, а перед глазами стоят эти буквы. Почему-то плакать хочется, и уснуть невозможно. А что это все значит, никто не говорит.

Родственник рассуждает о том, что это обычные люди, они будут оставаться обычными людьми. Глядя, как нервно мечется отец Али, трудно в это поверить. Когда твою семью касается то, что не подвластно разуму, то в твоей жизни меняется все.

- Нет, вы не думайте, он как работал милиционером, так и будет работать.

Вот уж в это и вовсе не верится. Как работать милиционером, если любой человек будет тебя спрашивать о твоем сыне?

Да и как жить, когда в твоем дворе всегда толчется несколько десятков чужих людей, а в твоем доме – вся твоя родня?

Поговаривают, правда, что когда появится третий зуб, знаки должны прекратиться. Они и так стали исчезать быстрее, чем больше народу приходит.

- Может, хоть дорогу заасфальтируют?

- Пусть лучше сердца заасфальтируют.

Я прошу объяснить, что за угрожающая метафора.

- А что тут угрожающего? Мы асфальт считаем чистым. А сердца у многих не чистые.

- Многие, знаете, разное говорят. Иной раз кажется, что такие люди и Всевышнему стали бы возражать.

Сельская мечеть и большая часть местных относится к влиятельному в Дагестане тарикату (братству) Саида-афанди Чиркейского. Но сам шейх сюда не спешит.

Приезжали поборники чистого ислама (салафиты), с которыми тарикатисты ведут нешуточную войну. Осмотрели ребенка. Надписи померкли в тот день. Отцу ребенка они велели в милиции больше не работать, а матери – снять с сына амулеты и себе косынку правильно повязать.

Имам местной шиитской мечети Рухид тоже не первый раз младенца видит. Он считает, что такие вещи будут появляться все чаще перед Судным днем.

Тут же бродит мужичок явно русского вида. От него слегка веет спиртным духом, или это кажется? Григорий Павлович Свинцов остался на этой улице последним русским жителем. Дети работают на Волге, соседи разъехались. Зовет к себе пить чай и есть груши. Рассказывает, путая имена и нимало тем не смущаясь, как дружно тут все живут, как он знал отца младенца еще ребенком,.

- У нас не только младенец. У нас еще в Кизляре две иконы мироточат.

Каждый человек невольно включается в исполнение своей роли, доводя образ до эпической завершенности. Как будто ты вдруг оказываешься среди библейских лиц с картин итальянских или фламандских мастеров.

И вот на крыльцо выносят дитя – обычный 10-месячный мальчик. Не то чтобы какой-то пронзительный взор, как обещали. При виде толпы он нисколько не смущен.

Старушкам, детям и журналистам разрешают зайти внутрь дома.

В проеме двери стоит измученная худенькая мать Али. Она одета в самый строгий хиджаб, голос ее звенит от напряжения, в лице ни кровинки.

На ней ноша тайны – наверное, это так называется в вечности.

Ребенка держит молодой парень – имам мечети. Он показывает бледные ручки мальчика, показывает, где еще едва заметны тонкие линии как будто проступивших капилляров.

- Вот здесь и здесь написано было Аллах.

Вокруг гомонят тетушки. Они гораздо более родителей воодушевлены происходящим и охотно повторяют многое из того, что мне уже успели рассказать.

Выхожу на улицу сквозь плотные ряды. Те, с кем я говорила, прощаются, желают доброго пути и напутствуют:

- От вас, конечно, многое зависит. Не добавляйте ничего.

- Надо просто жить всем дружно. Мы не воюем – с нами воюют.

Об этом дитяти я спрашивала всех собеседников – тарикатчиков, салафитов и нейтральных. Многие не имели мнения. Но считали это чудо мошенничеством вовсе не салафиты, как можно было бы предположить, а разве что некоторые врачи, работники администрации и один гаишник.

Цифры и немного прозы

Дербенту скоро исполнится 5000 лет. Этот город чуть моложе самого древнего города на земле - Дамаска. В Дербенте сохранилась одна из древнейших мечетей мира. Это самое древнее здание в России – шиитская мечеть 8 века.

Дорога до Дербента – это федеральная трасса, связующая Россию с Азербайджаном и Ираном. Зовется она дорогой смерти. Узкое в два ряда шоссе, по которому ездят грузовики.

Гибнет здесь народу больше, чем в перестрелках между лесными и милицией. На дорогах Дагестана погибает в среднем 570-580 человек в год. А жертв всех сторон в ходе перестрелок и спецопераций на сотню меньше. Многовато, конечно, но все же не как во время войны.

Однако о дорожных авариях не говорят, как о национальном бедствии. Ими не пугают инвесторов и туристов. Хотя вероятность пострадать на дороге гораздо выше, чем от пули.

Придорожные посадки в плачевном состоянии – почти всюду на равнине деревья сохнут. Прежде зеленевшие поля заброшены повсюду, кроме горных районов. Спрашиваю водителя автобуса, почему поля не хотят арендовать?

- Очень хотели. Ведь тут были колхозы-миллионеры. Пробовали. На каждого арендатора нашлось столько налогов, проверяющих и просто тех, кому надо заплатить. Невозможно оказалось работать. Воровать проще.

Водитель смеется.

- В Дагестане кризиса нет.

На выезде из Махачкалы на земле вместо виноградников и овощей растут замки. Если дворец не достроен, то, скорее всего, хозяина пристрелили. Если за высоким забором теплятся огоньки, то, скорее всего, хозяин работает в правильном месте.

Спрашиваю, почему везде мусор валяется, не только на обочине, но и между заборов замков. Такого прежде в Дагестане не было – ни мусора, ни хором.

- Потому что никто не занимается этим мусором, за свалками не следят. В городе дагестанец лучше будет голодать, чем дворником работать. Из сел вывоз не налажен. Переработку никто не ведет. Стыдно смотреть.

Мэр Дербента Феликс Казиахмедов убежден, что Дербент, с его древнейшей в России крепостью и мечетью, с его красотами и морем мог бы стать не только самоокупаемым городом, но приносить доход республике. Дело не в том, считает мэр, что у республики репутация взрывоопасной. И уж подавно дело не в противостоянии одних течений в исламе другим. Дело в гораздо более тривиальных вещах. Так, в городе остается лишь 10% всех сборов – этих денег ни на дороги, ни на уборку мусора не хватает, а ведь в городе нет даже очистных сооружений для канализации. О каком инвестиционном климате, борьбе с безработицей и туристическом будущем можно вести речь, если стоки текут прямиком в море?

Его главный противник Ислам Яралиев 11 лет был генпрокурором Дагестана. Он проиграл выборы, хотя уверен, что их выиграл. Примерное число своих сторонников он назвать затрудняется, по его мнению, это «тысячи».

Жители же Дербента были ошарашены не тем, что генпрокурор проиграл, а тем, как велась кампания, как покупали голоса, как 16 избирательных комиссий не явились в участки.

Яралиев убежден, что это проделки правящей власти. Власти убеждены, что это ловкие методы оппозиции. Но мои собеседники из числа обычных граждан такой уверенности не высказали – так за них считают журналисты. Люди скорее оскорблены тем, что в городе не известно кем велась стрельба, и тем, что выборы превратились в торговлю голосами.

Генпрокурор в качестве оппозиционера – тоже картина, трудная для восприятия. Здесь ни для кого не секрет, что он сам, вдохновитель карательного похода на села Карамахи и Чабанмахи - плоть от плоти тех порядков, которые он теперь обличает.

Во время часового разговора Ислам Яралиев повторяет те же тезисы, которые он припас для кампании. Он отрицает, что претендует на президентское кресло, отрицает, что сулил создание лезгинской автономии.

Кстати, говорят, во время выборов он обещал древнюю шиитскую мечеть передать суннитам. Одно это уже свидетельствует о том, как далеко готовы идти постсоветские правители ради собственных амбиций.

В Страсбург с жалобами он идти не готов, а вот в «Единую Россию» и Центризбирком он обратится.

Модель России в миниатюре

Буйнакский мэр Гусейн Гамзатов избран совсем недавно. У него в городе нет ни моря, ни крепости. Этот красивый городок в предгорьях, окруженный садами, был прежде столицей. Здесь – тот Кавказ, который открыли русским Лермонтов и Бестужев-Марлинский. Город помнит балы, французскую речь, советское преуспеяние и даже Сталина, который тут признал автономию Дагестана.

Многое узнаваемо, как в России. В советское время тут работал военный завод на 5500 рабочих мест. Сейчас – едва 150 человек. На консервном заводе трудилось 2000 тысяч человек – теперь 30.

Как и в России, здесь население не растет, а убывает (в отличие от республики в целом). Так что Буйнакск от российской глубинки мало чем отличается. Разве что красотой горного рельефа.

Впрочем, специфика есть. Проблема мусора – та же, что и в республике.

На город нужно 50 уборщиков. Зарплата дворника 10-12 тысяч, но на эту работу идут только пьяницы. Нашли таковых 20 человек. Завести гастарбайтеров – такой идеи в Дагестане пока что не существует – при официальном уровне безработицы в 13% этого народ точно не понял бы.

Буйнакск – это весомый довод в разговорах о том, идет ли гражданская война в России.

10 лет назад в Буйнакске взлетел на воздух жилой дом (тогда же взорвались дома в Москве, Волгодонске). Погибли 64 человека, в основном, из семей военнослужащих. На его месте памятник и мечеть. Соседний дом так и зияет пустыми окнами. Разве что хватило денег, чтобы на первом этаже разместить поликлинику.

Недавно Буйнакск снова прогремел на весь мир – здесь лесные братья перестреляли семерых женщин в заведении, которое в Дагестане носит скромное название сауна. Мера оказалось более действенной, чем многолетние воззвания предыдущего главы Дагестана о ликвидации притонов.

В Буйнакске, говорит Гусейн Гамзатов, саун больше нет. В «лесу» от силы 10-13 человек. «Мирных салафитов» в городе по мнению их самих – 2 тысяч, по мнению просто горожан – человек 200. 10 лет назад никаких «мирных салафитов» не было и в помине. Даже 500 человек для небольшого городка – это солидная группа инакомыслящих. Тем более, что это не интеллигенты, не довольные властью на своих кухнях. Это активные люди, любящие и умеющие созидательно работать на благо общества.

Через четыре дня после того, как Гусейн Гамзатов выразил готовность попробовать начать работать в области социальных проектов с самой активной частью городской молодежи – с местными инакомыслящими (салафитами, а на языке спецслужб - ваххабитами) - район был объявлен зоной контр-террористической операции. Через три дня КТО сняли.

«Единая Россия» откликнулась на азан

Иду по улице Буйнакска. Закончились занятия в колледжах. По одной стороне улицы идут вереницей девочки – почти все в платочках и длинных платьях по фигуре, как любят одеваться горянки. По другой стороне улицы – парни. Ни один не курит. Никаких бранных слов не висит в воздухе.

Если в обычной студенческой или сборной аудитории слышен азан, все дружно привстают и произносят слова молитвенного приветствия. В том числе, члены партии «Единая Россия», ее молодежных организаций, администрации и силовых структур.

Местные люди таких вещей не замечают – им кажется, что падение нравов и упадок всего строя жизни налицо. И в Дагестане, и в России. В чем они его видят?

Таких, кто бы обвинял ислам, здесь нет.

Одни считают, что дело в общем экономическом беспорядке, в отсутствии вменяемой государственной стратегии, прежде всего, в Москве.

Другие считают, что идет сознательная пропаганда легкой добычи, легкой наживы, при которой человеку труда некуда приложить свои усилия.

Многие возмущены тем, что силовые структуры на пустом месте преследуют инаковерующих, обвиняют их в преступлениях, которые те не совершали, создают напряженность между верующими.

Русская студентка Ирина Евгенина не боится говорить то, что в России редко услышишь: «Ислам – это очень мирная религия. Не надо подменять здоровое на больное. Дагестан 10 лет был в экономической блокаде. И остается в ней. Пусть Россия вернется на Кавказ, пусть здесь построят заводы, дадут людям работу – все проблемы исчезнут».

Русская Людмила Богачева работает в горотделе образования: «Мы беды не знали от мусульман. Какая-то странная волна идет из России – против ислама. Это добрые люди, сердечные. Ни одной пасхи не было, чтобы все мои знакомые мусульмане меня не поздравили. Ни одного праздника байрам не было, чтобы нас, русских, во все дома соседи не позвали. И во время поста с большим уважением к нам относятся. И когда у них рамазан, нас приглашают на разговение. Знаете, обидно слышать, как иной раз несправедливо об исламе говорят».

А вот то, что семья в Дагестане не может дружно сесть перед телевизором и попробовать посмотреть фильм по федеральному каналу – об этом все люди говорят, дагестанцы и русские. И они не понимают, почему я не понимаю их.

Я вернулась и включила телевизор. И посмотрела его их глазами. Я поняла, о чем мне говорили. Реклама пива, реклама мобильной связи, изделий женской гигиены, средств улучшения пищеварительной системы – все это выглядит оскорбительно. Не только с точки зрения ислама и горского менталитета. Но кто об этом думает в масштабах всей страны?

Инакомыслящие

В Дагестане никогда не было единообразия в вере. Всегда были разные тарикаты, разные шейхи. Идея ислама, очищенного от традиционных наслоений, появилась в 90-х годах. Десять лет назад мирных салафитов в Дагестане не было. Так тут считают и их сторонники, и их противники. Сейчас их по нескольку сотен на городок.

Войну салафитам объявило в 90-х годах Духовное управление Дагестана. По их настоянию в республике был принят закон против ваххабизма. На его сторонников имамы и шейхи писали доносы и призывали силовиков «решить вопрос».

Ничто в Дагестане, впрочем, не бывает однозначно.

Скажем, покойный Надиршах Хачилаев салафитом не был. Ныне он является культовой фигурой для молодых людей, независимо от их веры.

Мечеть, им построенная, упорно сохраняет репутацию салафитской, хотя это тоже не так.

Иду по улице с представительницей салафитского направления. Ей не нравятся девушки в платках, повязанных по-горски. Ей не по душе девушки в закрытых платьях по фигуре, но не балахонах. Ей не нравится с явным вкусом подобранный костюм.

- Это не хиджаб, это мода, - говорит она.

- Это не вера, а нетерпимость, - говорю я.

Кальвинисты ислама столь же категоричны, как и собственно кальвинисты. Но эти новые пуритане ни в чем не виноваты – они просто проповедуют, пусть иногда навязчиво. Но ведь это только слова.

Глава ГТРК Сулайман Уладиев с горечью рассказывает, как стал свидетелем безобразной сцены: несколько парней в Махачкале оскорбляли девушек в хиджабах, пока он не вышел из машины и лично не прекратил этот поток брани. «Почему это происходит? Потому что в мечетях и по телевидению людей много лет убеждают в том, что ваххабиты – враги», - говорит Уладиев.

Житель Дербента Сиражутдин Шафиев, отец троих детей, занимался мелкой торговлей и делами хаджа. 8 сентября 2009 года отвез детей в сад. На улице Пушкинская, по словам его брата Абумуслима, его похитили. Есть, по его словам, даже фото похищения. Семья подавала заявление в прокуратуру. Люди выходили на митинг. Человека пока не нашли ни живого, ни арестованного, ни мертвого.

Таких случаев стало в этом году больше. Цифра достигла уже 23. Начальник информационной и пресс-службы президента Абдуррахман Гусейнов утверждает, что все случаи похищений на контроле у Муху Алиева. Однако уже полтора месяца никаких ответов о судьбе этого человека у семьи нет.

Мэр Буйнакска Гусейн Гамзатов с горечью констатирует, что молодежь гибнет, и происходит это зачастую без суда.

То, как это практикуется в Буйнакске, описывает салафит Магомед Абубакаров: «Берут на заметку, если замечают, что начал молиться. Могут приписать кражу, скажем, синтезатора. Его репутации наносится удар в глазах соседей – он уже «плохой», по всем статьям. По ночам кто такие ходят молиться в мечети? Конечно, ваххабиты. Но давайте ответим, что в этом опасного для общества? Если он пьет, гуляет по ночам, к нему претензий нет. А если молится – он опасен».

Его товарищ Салман продолжает: «Вся моя провинность в том, что я один год учил арабский в Египте и бороду отпустил. Все – я в «черном списке» ваххабитов. Сбрил бороду. Спрашиваю в милиции, как вычеркнуться из черного списка? Они говорят, что нужно справку получить у имама мечети, что я не ваххабит. Объясните, по какому закону это все? Почему я должен для милиции справку получать у имама мечети? Они мне прямо сказали, что они меня в лес загонят. А если не уйду, то пуля догонит. Слушайте, я в армии служил в Амурской области. Меня там старичок обнял, когда узнал, что я из Буйнакска. Я люблю Дагестан, я горжусь своим городом. Почему ко мне такое отношение, как будто я враг?»

Как вывести из леса

Прокурору Гаджи Гаджиеву 55 лет. Он работал в Унцукульском районе, где находится селение Гимры, родина имама Шамиля.

Зимой 2006 года в районе проводилась военная операция силами МВД, окруживших 15 «лесных братьев» в урочище Темный лес. Операция результатов не дала.

Вот после этого нескольким людям из местной администрации и, в том числе, Гаджиеву было поручен начать переговоры с теми, кто готов был бы выйти из леса.

Чтобы понимать ситуацию, важно знать, что в Гимрах, как и в других селах, большинство людей, включая администрацию, ФСБ, МВД и прокуроров – «молящиеся».

Начались нескончаемые беседы сначала с родителями, а потом и с самими «лесными». Это было нелегко для Гаджиева. Потому что все же он прокурор, а его собеседники – знатоки арабского, Корана и Сунны. Не раз все приходилось начинать сначала, хотя еще накануне казалось, что договорились.

Наконец, договор состоялся. Они должны были выйти, оставив оружие в лесу, где его подобрали бы милиционеры. А потом явиться на допрос.

И вот семеро «лесных братьев» вышли из леса. В августе их допросили следователи. Причем перед тем, как они пришли на допрос, Гаджиев позвонил секретарю Совбеза и тот, по его словам, семерым «лесным» подтвердил, что никто ловушки им не готовит.

Они и ныне живут в Гимрах, они не имеют вины перед законом, и власть это осознала - ведь они никого не убивали, а только придерживаются салафитского направления. Однако, на время введения в Гимрах КТО в 2007 году, они предпочли снова исчезнуть. И снова вернулись, когда КТО сняли. Почему? Потому что они до сих пор находятся в «черных списках» ваххабитов. Список – передо мной.

Это был первый случай успешного возвращения из леса в новейшей истории Дагестана.

Думаете, тех, кто это сделал, похвалили? Нет. Прокурора даже отстранили от работы.

«В Гимрах живет 3 тысячи человек. По спискам там 17 ваххабитов. Семеро из них уже три года вернулись к мирной жизни. Но их из списков так до сих пор не убирают. Почему? Неужели силовым структурам нужно, чтобы «лесные братья» были?» - у Гаджиева ответа на этот вопрос нет.

О нехватке политической воли

«После войны в горах были тысячи бандитов, а не нынешние 20 ваххабитов. Части Красной армии были отмобилизованы, могли проводить войсковые операции любой сложности и куда более результативно. Но было принято политическое решение. С «лесными» вели переговоры. В результате тысячи людей вышли из леса, вернулись к мирной жизни. Тогда власть решила беречь людей, и прощать умела»,- считает глава профсоюза работников силовых структур бывший милиционер Магомед Шамилов. Но советский опыт сейчас не востребован.

Глава ГТРК Сулайман Уладиев полагает, что главная причина бедственного положения Кавказа и Дагестана в том, что за 20 постсоветских лет развилась непомерная клановость. Кланы воюют друг с другом, привлекая все ресурсы. Именно кланам, по его мнению, в их борьбе за власть нужен постоянный фактор «лесных братьев». Во имя своих экономических интересов кланы натравливают на салафитов и тарикатчиков, и силовиков. Идет взаимное истребление молодых людей. Им кажется, что они воюют за идеи, а на самом деле – они лишь горючее для решения клановых вопросов.

Уладиев уверен, что молодежь нужно спасать, а не радикализировать, выводить из леса, а не загонять туда: «Пассионарная молодежь увлечена политизированным исламом, она хочет изменить мир, ищет социальной справедливости, ищет себе применения. Если не заниматься ею, то эта молодежь организуется. Найдутся те, кто ей подскажет, как надо действовать. Им мало общаться друг с другом. Им хочется действовать – никакого участка социального поля им не готовы выделить. Это большая ошибка, что вместо того, чтобы их выслушать, начинают притеснять их родителей, дочерей в школах за хиджаб ругают и исключают».

Уладиев с болью наблюдает, как лучшие семьи уезжают из Дагестана, отсылают детей заграницу – кто в эмираты, кто в Австралию. «Мы же – не Африка, уезжает лучшая часть генофонда, у кенгуру работать программистами», - горько шутит глава ГТРК.

«Исчезли все сдерживающие факторы – нет ни идеологии, ни партийности, ни морали, ни стратегии. Кавказ отдан местным кланам. Пусть они грызутся – как будто так рассуждает федеральный центр. 20 лет назад начальник любого уровня был уравновешен русскими кадрами. Это не позволяло строить клановую систему. Теперь она отстроена и превратилась в классическую мафию», - несмотря на это Уладиев убежден, что при наличии серьезной политической воли проблема нестабильности на Кавказе решается быстро и эффективно. Вот только источника такой политической воли он не видит.

Что решается личным авторитетом

Мэр Хасавюрта Сайгидпаша Умаханов считает, что источником большинства дагестанских проблем являются дагестанские богачи в Москве. Причем, чем ближе выборы, тем грубее внешнее вмешательство.

Проблемы они создают, а помощи от них нет. Хотя именно московские дагестанские богачи могли бы способствовать тому, чтобы голос Дагестана был слышен в Москве. Вместо этого их деньги перекурочивают жизнь в Дагестане, укрепляя клановость и увеличивая бедственное положение людей.

«Свои же дагестанцы не позволяют стабилизировать обстановку. Проблемы начинаются с приближением выборов. Решений они не предлагают. У нас в Дагестане нет альтернативной службы. Ни в МЧС, ни в коммунальные учреждения, ни в медицинские альтернативщиков не берут. Действуют квоты на службу в армии – 50-60% тех, кто должен служить, бездельничают. В армию не попасть, без армии на работу не берут – замкнутый круг», - говорит Умаханов.

В Хасавюрте он своей волей минимизировал распри между тарикатчиками и салафитами. Еще десять лет назад Сайгидпаша начал проводить такие совместные встречи религиозных групп. С тех пор более они встречались более 50 раз. Как показала практика, догматические расхождения обсуждать не так плодотворно, как совместные дела. «Встречаемся, приглашаем родственников, знаем всех, кто в лесах. В городе не преследуют за одежду или за бороду. Салафиты ходят в три мечети. Верующие люди у нас не враждуют. Как решаю? Без участия правоохранительных структур, своим авторитетом. Похищений у нас тоже нет после второй чеченской войны», - говорит Сайгидпаша, мэр спортивной столицы Кавказа.

Сам он, как тренер, воспитал двух олимпийских чемпионов. В городе, где живет пятеро олимпийцев и десятки чемпионов мира, Европы и России, большинство детей занимается спортом – 20 тысяч человек, девочки и мальчики. Девочки занимаются и дзюдо, и волейболом. Никаких разногласий с религиозными семьями на этой почве не возникает, потому что решается не по произволу, а по уму.

«В нашем городе приветствуется, если девочки в хиджабах ходят – и в саду, и в школе, и на работе. Я это одобряю и симпатизирую тем, кто закрытым ходит. Поэтому у нас нет тех проблем, что в других местах» - говорит мэр Хасавюрта.

Он считает, что закон о ваххабитах в республике не нужен никому, кроме тех, кто хочет продолжать незаконно проводить задержания невинных людей, и рано или поздно этот закон будет отменен.

Абсолютный чемпион мира по боксу Султан Ибрагимов тоже за то, чтобы с молодежью работать, а не включать ее в «черные списки», придираться к ней по мелочам или втравливать ее в бесплодные споры о том, как правильно верить. В устах такого силача призыв работать с молодежью звучит весомо. Даже не знаю, кто решится такому человеку возразить.

«Готовы не использовать термин ваххабит»

Президент Дагестана Муху Алиев считает, что у дагестанцев есть все то, что поможет им преодолеть трудности, корень которых он видит в десятилетней отрезанности всех коммуникаций от России, а не в религиозных догматических нюансах.

«Многие безобразия происходят из-за управленческих просчетов», - уверен Алиев.

Он напомнил, что советскую власть мусульмане приняли осознанно: «Были советские ценности, которые совпадали с традиционными ценностями нашего народа. Существовал такой институт как сельский сход – в аулах никогда единолично никто решений не принимал. Это была настоящая демократическая форма принятия решений. В нашем народе развито консенсусное решение. Ничего извне в Дагестан привносить не надо. То, что в Страсбурге обсуждается, у нас давно существует».

Вопрос религиозного противостояния он считает исчерпанным.

«Люди, которые пропагандировали разные идеи, среди религиозных ученых были и раньше. Они не воевали, а занимались вопросами теологии. Было бы хорошо, если бы алимы (ученые – «Газета»), религиоведы, духовенство этим и занимались бы», - говорит Муху Алиев.- «Если у вас есть такие убеждения, живите с ними. У вас своя позиция, у традиционного ислама – своя. Всем хватит места на земле. Мы не собираемся чинить никаких препятствий и готовы вообще забыть и не использовать термины «ваххабит»-«неваххабит».

Вопрос же замирения между верующими актуален.

«Каждый человек имеет право верить так, как он верит. Мне часто говорят – крути пожестче, - говорит Алиев. -. Но с человеком другой точки зрения не надо так поступать. Вот европейцы хотят о правах людей здесь говорить на свой лад. Но у нас издавна работает институт примирения. Если есть минимальная база для сближения, то лучше ею воспользоваться».

«Вакуум есть, ведь говорят, что люди уходят в лес. Надо подумать, что делать. Работает горячая линия президента. Много говорится о похищениях людей. К уполномоченному по правам человека, правозащитникам по похищениям обращаются больше чем в милицию. Я говорю МВД: они вас чуть ли не обвиняют, что вы похищаете, - возмущен президент. – Нет на нашем уровне такой работы, как хотелось бы. Семинары, выезды чиновников есть, а механизм обратной связи не отлажен».

Село-памятник двум имамам

То, что считается кабинетом главы Унцукульского района и местной администрацией, расположено в детском саду посреди самого знаменитого на Кавказе села Гимры.

Этот дом, мягко говоря, требует ремонта. Но гимринцам приходится пока решать другие проблемы.

После строительства каскада ГЭС под воду ушли 1700 га плодородной земли. Пока станции строились, у людей работа была. Теперь нет ни садов, ни работы. Из 30 тысяч жителей 14 тысяч безработных. За 318 га плодородных земель компенсации до сих пор не получены.

Жители требуют выплаты 7 миллиардов рублей компенсации за ущерб своим садам от Ирганайской ГЭС.

В записке от 9 октября 2009 года за номером 19-13 председатель правительства Дагестана Ш. Зайналов отвечает на запрос Минрегионразвития от 29 сентября, что на 1 января 2009 года переселенным гражданам Унцукульского района из зоны затопления выплачена сумма в 350 миллионов рублей и построено 1193 дома на сумму 782, 6 млн. рублей.

Но все это, как оказалось, не имеет отношения к селу Гимры – им ничего не досталось.

Гаджи Гаджидадаев от имени гимринцев заверяет, что его односельчанам не выплатили денег ни после строительства Чиркейской ГЭС, ни Ирганайской. В 2007 году на них свалилась напасть виде КТО – село держали в настоящей блокаде 11 месяцев, а потом еще 8. Теперь закрыли на ремонт знаменитый Гимринский тоннель. Приходится ездить в объезд по неасфальтированной дороге среди каменных завалов.

«России ничего не стоило бомбить гимринские леса во время КТО, а на водопровод и садик денег нет. Провода ЛЭП провисли, с 60-х годов никто их не ремонтирует. Родники испорчены при строительстве. Растительный слой не восстановлен и не возвращен, как нам обещали. Во время КТО в моем доме делали обыск 37 раз! Снаряды до сих пор лежат на земле селения. Мы не можем их убрать без помощи военных, но нам никто не хочет помочь. На наших землях построили ГЭС, а в селе напряжение меньше 150 вольт. А ведь зима еще не началась, - перечисляет этот немолодой человек общие беды села. – Меня на работу не пускали 4 месяца. Село разделили на четыре сектора – за кого нас принимают? Из сектора в сектор запрещено был проход. Детей не пропускали в школу и из школы – вынуждены были ночевать у родственников».

Председатель совета старейшин Абдулла Магомедов продолжает: «Нам сказали, что они и не обещали возвращать деньги и земли определенному се