“Кто духом не тверд, тот у нас не боец, священной борьбе вся отвага сердец”

(Имам Шамиль)

1. Рассказ наиба Инкачилау Дибира.

«…мы с Шамилем объехали весь гребень Гуниба, причем я указывал имаму все те места, которые внушали опасение и требовали постоянного наблюдения. Таких мест было семь… Подняться к нам можно было и в нескольких других пунктах, в особенности ночью и при помощи лестниц, верёвок и других приспособлений. Вообще, недоступность Гуниба сильно преувеличена, и главный его недостаток заключается в 30-верстном протяжении его обвода. В три-четыре месяца он действительно может быть превращен в грозную твердыню, но и то при условии, что обороняющихся, по крайней мере, несколько тысяч. Мы же располагали только несколькими днями и двумя-тремястами людей, полуголодных и плохо вооруженных… Я распускал слух для ободрения людей, что нас более восьми сотен, но всех людей, более или менее пригодных для обороны, у нас было только 332 человека, из коих 247 – жители Гуниба, а 85 – мюриды и пришлые из разных частей Дагестана.

Печаль разлилась по лицу имама, и голова его свесилась на грудь… Около полутора суток длилось передвижение русских отрядов, окончившееся, наконец, полным охватом Гуниба со всех сторон… Люди наши чувствовали неизбежность роковой минуты и молили о ее ускорении, так как трудно себе представить то удручающее положение, в котором находились тогда защитники Гуниба… Более двух недель никто не имел горячей пищи, никто не раздевался, никто не смыкал глаз ни днем, ни ночью, иначе как урывками во время работы и на голом камне. Физическое изнеможение давало себя чувствовать тем сильнее, что при страшном напряжении бдительности все суточное довольствие людей заключалось в пригоршне муки, которою большею частью ели в виде теста или сырой лепешки, приготовленной на собственной ладони…». Алиханов-Аварский (Газета «Кавказ», №270 и №283, от 12 и 25 октября 1896 года).

2. Рассказ Абдурахмана, сына Джамалуддина Газикумухского – наставника имама Шамиля.

«Русские пошли на хитрость – решили подняться на гору с какой-либо [незащищенной] стороны и, под покровом ночи, атаковать нас без промедления со стороны селений Куяды, где стоял на страже бывший наиб Амирасул Мухаммад аль-Кудали. Была полночь… Когда дошло до нас известие о наступлении русских на [сына имама] Газимухаммада, мы отправились в его сторону и услышали там, как русские кричали в один голос: «Ура! Ура!» Мы слышали их голоса, но не видели их самих из-за сильной темноты. Тут было всё: грохот пушек, треск ружей и барабанов, завывание труб и крики «ура» многих тысяч людей соединились в такой адский шум…

- Наверное, лезут русские.

- Откуда, с какой стороны?

- Шайтан их знает… Целый ад слышен. Кажется, со всех сторон…

Убедившись, что под нашей скалой не слышно никакого движения, я вскочил на лошадь и помчался к нижнему завалу, который с 40 мюридами охранял сам Шамиль. Он окликнул меня еще издали: «Как бы эти гяуры, c настойчивостью голодных мышей, где-нибудь не прогрызли наш мешок», произнес Шамиль, «Пойди, узнай скорее, где и что случилось?»

Некоторые из защищавших склоны горы со стороны Хоточа начали поспешно бросать на русских большие камни, которые были приготовлены для этой цели на случай необходимости. Амир Чиркеевский громким голосом обратился к тем, кто бросал камни: «Не тратьте напрасно камни, берегите их, мы найдем для этого подходящий момент. Это хитрость со стороны русских. Имам с нами. Успокойтесь и берегите то, что бросаете». И сказал имам своим асхабам, да смилостивится Всевышний Аллах над ним: «Клянусь Аллахом, эти голоса и удары барабанов – обман и игра. Это не что иное, как чистая хитрость. И если, правда, то, что я думаю, то, несомненно, русские поднимутся к нам с другой стороны. Они делают это, чтобы отвлечь нас от других участков…»

Я поскакал тогда на Верхний Гуниб… где оставались только женщины и дети… Выскочив из сакель, объятые ужасом женщины бежали во все стороны с криками и плачем, а некоторые, точно в день светопреставления, кидали с круч своих детей или сами кидались туда же. Бросив им на скаку несколько успокоительных слов, я помчался далее и, приближаясь к западному (Куядинскому) гребню, встретил около 6 часов утра одного мюрида из числа тех 8 человек, которые с Амирасул-Магамою составляли охрану этого пункта. Раненный в плечо, он нес крошечного ребенка. «Все кончено, Дибир!», воскликнул он издали, «русские взобрались на гору. Весь караул наш перебит». «Как же это случилось?!» «Был сильный туман», объяснил мюрид. «Став рядом, мы совершали предрассветную молитву (примерно в 5 часов утра). Амирасул-Магама был впереди за имама, а несколько в стороне жена его кормила грудью этого ребенка. В это время сверху раздался вдруг оглушительный залп, и на нас посыпался град пуль, который уложил на месте всех, кроме меня и этой малютки… Поднялось столько, что не нам их опрокидывать. Наверху теперь, вероятно, добрая тысяча русских».

Тем временем на восточной стороне горы мы [с имамом] оставались в местности, где кричали, до утра. Перед рассветом мы увидели всех, кто кричал «Ура!» и тем самым поднимал шум. И вот они приближались к нам, пока не дошли до основания горы. После того как мы совершили утреннюю молитву, имам вернулся в свой дом. Я оставался с «Глухим» Хаджи Чохским и еще одним человеком из Чиркея на том укреплении, происхождение которого связывалось с именем мухаджира Хаджи Насрулла ал-Кабири (Кабирского) аль-Курали (Кюринского), павшего в этот день на Гунибе. Мы начали стрелять в тех, кто был близко к нам у основания укрепления. В то время как я был занят этим, кто-то сзади окликнул меня… Тогда я вскочил на свою лошадь, погнал ее и вошел вслед за имамом в Гуниб… Я спросил, куда ушел имам. Мне указали на мечеть. Я поспешил к нему и его спутникам, готовым к сражению, засучившим рукава и полностью вооруженным… И что может быть сказано сильнее по поводу этого дня: «Если вы спросите про утро осады, то [лучше] не спрашивать, потому что это – день Страшного суда». В тот момент мы были атакованы войсками русских со всех четырех сторон, так что стало не видно горы от множества их на склонах… Аул был засыпан пулями со всех сторон и, как последствие этого, кое-где валялись тела, большею частью женщин и детей…

После горячей перестрелки мухаджиры (мюриды-переселенцы – с покоренных частей Дагестана), бывшие под командованием известного Таймаза Губденского, также оставили завал, но их путь к аулу уже был прегражден русским отрядом, поднявшимся с юга. И вот, когда они дошли до открытого места за селением, русские окружили их. Таймаз и его люди выхватили тогда кинжалы и шашки и кинулись на русских. Завязалась отчаянная рукопашная схватка, в которой пали все мухаджиры без исключения и не меньшее число русских. «В этой схватке мы [русские] потеряли около 100 человек, почти исключительно изрубленных шашками и кинжалами» (Князь Барятинский, том II, с. 290).

Среди убитых тогда были мухаджир Хаджи Насрулла ал-Кабири (Кабирский) ал-Курали (Куринский), дети Шах-Аббаса ал-Гурани (Каранайского), мухаджир Камал ал-Гадири, Хассанилав и Газали аль-Чиркави (Чиркейские), юноши из Гуни (л. 38б) и подобные им.

Хаджи Али Чохский по этому поводу добавляет: “…никто из них не успел пробраться в селение к Шамилю. Это были самые храбрейшие. Если бы эти мюриды успели достигнуть селения, то ещё дня три продолжилась бы осада селения Гуниб…”

Затем, между нами и русскими, началась перестрелка. Сын имама Газимухаммад со своим братом Мухаммадшафи укрепился в домах на окраине селения, и с ними было несколько мюридов из Караты. Сражение постепенно усиливалось, пока не разгорелось пекло. На нас посыпался град пуль со всех сторон, сверху и снизу, так что мы не могли перейти улицы селения, и не было прохода к кому-либо из нас. В это время к нам обратились со стороны русских: «Берегите ваши снаряды, не подвергайте сами себя смерти…» Мы тогда прекратили стрельбу и стали прислушиваться к их голосам и разговорам. Те, кто был в селении, стали незаметно пробираться, ища убежища.

Суть требований к нам, выраженных при помощи криков и призывов, сводилась к тому, чтобы мы послали к ним кого-нибудь, кто был бы уполномочен вести переговоры относительно того, что было бы для нас приемлемым в предстоящей встрече. Часть мюридов одобряла этот призыв, а часть же находила это сомнительным и устремляла свой взор к имаму, пытаясь понять, желает ли он этого [перемирия]. Они не говорили ему об этом, боясь позора. Как говорят, огонь лучше, чем позор. А имам молчал, ничего не отвечал, он был полон решимости умереть и сразиться мечом своим, пока меч не разобьется на части. Те, кто одобрял перемирие, не переставали настойчиво влиять на имама, с тем, чтобы уговорить его уступить многочисленным просьбам со всех сторон, вплоть до того, что стали умолять его через его сына Газимухаммада… Имам спросил их: «Нет ли среди вас того, кто убил бы меня своим мечом или [другим] оружием? Я разрешаю ему пролить мою кровь, чтобы враг не увидел меня». И не нашлось человека, который ответил бы ему на это. [Тогда] со стороны имама к русским послали Юнуса Чиркеевского и Хаджи-Али Чохского… Они оба удалились… Затем Юнус вернулся к нам, а Хаджи-Али остался у русских. Юнус принес известие о том, что русские хотят, чтобы имам прибыл к сардару для устных переговоров с ним и чтобы он сообщил ему о своем положении и пожеланиях и, [в свою очередь], узнал о положении дел [у русских]. Все одобрили эти слова, кроме имама. Что касается его, то он оставил [это предложение] без внимания и не хотел договариваться с сардаром о чем-либо. Он сказал: «Пусть пойдет к нему, кто желает, а мы не хотим от него ничего, кроме его ухода… [Затем] он продекламировал: «Живое существо покорно только воле Аллаха… Что же делать мне, оставленному далекими и близкими?» – произнес он, размышляя вслух и продолжил эту фразу арабским стихом, который повторял в последнее время довольно часто: «Братья, которых я считал своими панцирями, оказались врагами; друзья, которых полагал своими стрелами, оказались такими, но в моем же сердце!».

Наконец, Шамиль, уступая настойчивым просьбам его асхабов и особенно тех, кто просил через его любимого сына [Газимухаммада], направился [на переговоры] к главнокомандующему. «Выйдя из мечети и взглянув на линии войск, местами пододвинувшихся к аулу почти на пистолетный выстрел, Шамиль обратил внимание на массу стоявших в левой стороне дагестанских милиционеров – горцев. «Мне тяжело проходить перед этими мунафиками (изменниками-лицемерами)», – сказал он при этом, обращаясь к Юнусу, «Пойди, попроси, чтобы отодвинули их куда подальше». Через несколько минут милиция отошла назад. Тогда Шамиль сел на лошадь и произнес при этом последнюю фразу, которую я слышал из его уст: «Обманули меня и затащили сюда, точно кукурузу на продажу. В лесах Чечни эти гяуры еще провозились бы со мною. Жаль, я не знал Гуниба: его нужно оборонять тысячами, а не с двумя-тремястами. Будь у меня сегодня хоть половина этих войск…» – рассказывает Инкачилав Дибир.

Его сопровождали около двенадцати человек, в том числе и я. Говорят, имама упрекали за это [решение] некоторые люди того времени. Разве это не невежество с их стороны и не огромная глупость, как же нет. Подлинно, они хотели просто испытать удовлетворение от этих слов по причине вражды.

Прибытие имама [на переговоры] к сардару было, прежде всего, следствием многочисленных и настойчивых просьб как внутри селения, так и за его пределами – с условием возвращения его обратно после того, как имам встретится с сардаром. Но русские не сдержали своего обещания и не допускали к Шамилю его асхабов. Это огорчило Газимухаммеда и омрачило его жизнь, поэтому он и хотел прервать перемирие. Он заподозрил обман. [Но он также понимал] вред последствий [нарушения перемирия] для его отца и оставшейся семьи и отказался до поры от своего решения.

Абдурахман ибн муршид-Джамалуддин “Аль-Газигумуки Хуласат ат-тафсил ан ахвал ал-имам Шамуил” (Краткое изложение подробного описания дел имама Шамиля).

Подготовил:

кандидат исторических наук

Зураб Гаджиев [islamcivil.ru]